Неточные совпадения
4) Урус-Кугуш-Кильдибаев, Маныл Самылович, капитан-поручик из лейб-кампанцев. [Лейб-кампанцы — гвардейские офицеры или солдаты, участники дворцовых переворотов XVIII века.] Отличался безумной отвагой и даже брал однажды приступом город Глупов. По доведении о сем до сведения, похвалы не
получил и в 1745 году уволен с распубликованием.
— Хотел я его в суд позвать, — продолжал штабс-капитан, — но разверните наш кодекс, много ль мне придется удовлетворения за личную обиду мою с обидчика получить-с?
—
Капитан, я сейчас
получил сведения, что сегодня ночью нашли убитого на Цветном бульваре.
К десяти часам утра я был уже под сретенской каланчой, в кабинете пристава Ларепланда. Я с ним был хорошо знаком и не раз
получал от него сведения для газет. У него была одна слабость. Бывший кантонист, десятки лет прослужил в московской полиции, дошел из городовых до участкового,
получил чин коллежского асессора и был счастлив, когда его называли
капитаном, хотя носил погоны гражданского ведомства.
Владелец дома, отставной штабс-капитан Дм. Л. Олсуфьев, ничего общего с графом Олсуфьевым не имеющий, здесь не жил, а управлял домом бывший дворник, закадычный друг Карасева, который
получал и с него и с квартирантов, содержателей торговых заведений, огромные деньги.
О медицинской помощи, о вызове доктора к заболевшему работнику тогда, конечно, никому не приходило в голову. Так Антось лежал и тихо стонал в своей норе несколько дней и ночей. Однажды старик сторож, пришедший проведать больного, не
получил отклика. Старик сообщил об этом на кухне, и Антося сразу стали бояться. Подняли
капитана, пошли к мельнице скопом. Антось лежал на соломе и уже не стонал. На бледном лице осел иней…
Ему князь Выгорецкий, наш
капитан, говорит за бутылкой: «Ты, Гриша, где свою Анну
получил, вот что скажи?» — «На полях моего отечества, вот где
получил!» Я кричу: «Браво, Гриша!» Ну, тут и вышла дуэль, а потом повенчался… с Марьей Петровной Су…
Командовал ею
капитан Стельковский, странный человек: холостяк, довольно богатый для полка, — он
получал откуда-то ежемесячно около двухсот рублей, — очень независимого характера, державшийся сухо, замкнуто и отдаленно с товарищами и вдобавок развратник.
Конечно, и с трех десятин я могла бы еще некоторую поддержку для себя
получать, но их, сударь, и по настоящее время отыскать нигде не могут, потому что
капитан только указал их на плане пальцем, да вскоре после того и скончался, а настоящего ничего не сделал.
Взяв рукопись, Петр Михайлыч первоначально перекрестился и, проговорив: «С богом, любезная, иди к невским берегам», — начал запаковывать ее с таким старанием, как бы отправлял какое-нибудь собственное сочинение, за которое ему предстояло
получить по крайней мере миллион или бессмертие. В то время, как он занят был этим делом,
капитан заметил, что Калинович наклонился к Настеньке и сказал ей что-то на ухо.
Капитан был холостяк,
получал сто рублей серебром пенсиона и жил на квартире, через дом от Петра Михайлыча, в двух небольших комнатках.
— Нет, — сказал Володя: — я не знаю, как быть. Я
капитану говорил: у меня лошади нет, да и денег тоже нет, покуда я не
получу фуражных и подъемных. Я хочу просить покаместа лошади у батарейного командира, да боюсь, как бы он не отказал мне.
Капитана же я должен
получить по старому представлению.
Капитан приехал с сестрой совершенно нищим и, как говорил Липутин, действительно сначала ходил по иным домам побираться; но,
получив неожиданно деньги, тотчас же запил и совсем ошалел от вина, так что ему было уже не до хозяйства.
Этот Маврикий Николаевич был артиллерийский
капитан, лет тридцати трех, высокого росту господин, красивой и безукоризненно порядочной наружности, с внушительною и на первый взгляд даже строгою физиономией, несмотря на его удивительную и деликатнейшую доброту, о которой всякий
получал понятие чуть не с первой минуты своего с ним знакомства. Он, впрочем, был молчалив, казался очень хладнокровен и на дружбу не напрашивался. Говорили потом у нас многие, что он недалек; это было не совсем справедливо.
— Сударыня, — не слушал
капитан, — я, может быть, желал бы называться Эрнестом, а между тем принужден носить грубое имя Игната, — почему это, как вы думаете? Я желал бы называться князем де Монбаром, а между тем я только Лебядкин, от лебедя, — почему это? Я поэт, сударыня, поэт в душе, и мог бы
получать тысячу рублей от издателя, а между тем принужден жить в лохани, почему, почему? Сударыня! По-моему, Россия есть игра природы, не более!
— Не ответил «почему?». Ждете ответа на «почему»? — переговорил
капитан подмигивая. — Это маленькое словечко «почему» разлито во всей вселенной с самого первого дня миросоздания, сударыня, и вся природа ежеминутно кричит своему творцу: «Почему?» — и вот уже семь тысяч лет не
получает ответа. Неужто отвечать одному
капитану Лебядкину, и справедливо ли выйдет, сударыня?
— Больна?.. Заболела? — переспросил
капитан, никак не ожидавший
получить такое известие.
В 18.. году, в сентябре, будучи уже костромским помпадуром,
получил я от капитан-исправника донесение, что в Нерехотском уезде появился необыкновенной величины червяк, который поедает озимь, сию надежду будущего урожая, и что, несмотря на принятые полицейские меры, сей червь, как бы посмеиваясь над оными, продолжает свое истребительное дело.
— Итак, — сказал Гез, когда мы уселись, — я мог бы взять пассажира только с разрешения Брауна. Но, признаюсь, я против пассажира на грузовом судне. С этим всегда выходят какие-нибудь неприятности или хлопоты. Кроме того, моя команда
получила вчера расчет, и я не знаю, скоро ли соберу новый комплект. Возможно, что «Бегущая» простоит месяц, прежде чем удастся наладить рейс. Советую вам обратиться к другому
капитану.
Я был тронут. По молчаливому взаимному соглашению мы больше не говорили о впечатлении случая с «Бегущей по волнам», как бы опасаясь повредить его странно наметившееся хрупкое очертание. Разговор был о Гезе. После его свидания с Брауном Филатр говорил с ним в телефон,
получив более полную характеристику
капитана.
Он посвятил меня в столь мне хорошо известное дело смерти
капитана Геза и выразил желание
получить для газеты интересующие его сведения о моем сложном участии.
— Вот, — говорят, — чубучок ваш с змеиными головками
капитана Постельникова денщик не захватил, так извольте его
получить.
Оказалось, что с перепугу, что его ловят и преследуют на суровом севере, он ударился удирать на чужбину через наш теплый юг, но здесь с ним тоже случилась маленькая неприятность, не совсем удобная в его почтенные годы: на сих днях я
получил уведомление, что его какой-то армейский
капитан невзначай выпорол на улице, в Одессе, во время недавних сражений греков с жидами, и добродетельный Орест Маркович Ватажков столь удивился этой странной неожиданности, что, возвратясь выпоротый к себе в номер, благополучно скончался «естественною смертью», оставив на столе билет на пароход, с которым должен был уехать за границу вечером того самого дня, когда пехотный
капитан высек его на тротуаре, неподалеку от здания новой судебной палаты.
Я писал, отрывался, вспоминал на переменах, как во время дневки мы помогали рыбакам тащить невод,
получали ведрами за труды рыбу и варили «юшку»… Все вспоминалось, и лились стихи строка за строкой, пока не подошел проснувшийся отец, а с ним и
капитан Егоров. Я их увидел издали и спрятал бумагу в карман.
— Я моряк, — сказал я, — то есть я пошел по этой дороге. Если вы сделаете меня
капитаном, мне больше, кажется, ничего не надо, так как все остальное я
получу сам.
На другой день Петр по своему обещанию разбудил Ибрагима и поздравил его капитан-лейтенантом бомбардирской роты Преображенского полка, в коей он сам был
капитаном. Придворные окружили Ибрагима, всякой по своему старался обласкать нового любимца. Надменный князь Меншиков дружески пожал ему руку. Шереметев осведомился о своих парижских знакомых, а Головин позвал обедать. Сему последнему примеру последовали и прочие, так что Ибрагим
получил приглашений по крайней мере на целый месяц.
В тот день, когда ужасный разгром русского флота у острова Цусима приближался к концу и когда об этом кровавом торжестве японцев проносились по Европе лишь первые, тревожные, глухие вести, — в этот самый день штабс-капитан Рыбников, живший в безыменном переулке на Песках,
получил следующую телеграмму из Иркутска...
Никитин уже знал, что штабс-капитан Полянский, на которого в последнее время сильно рассчитывала Варя,
получил перевод в одну из западных губерний и уже делал в городе прощальные визиты, и поэтому в доме тестя было скучно.
— А так, ваше высокоблагородие, — по солдатски вытянувшись, ответил Егорушка. — Грехи отмаливать пришел. Значит, на нашем пароходе «Брате Якове» ехал наш губернатор… Подаю ему щи, а в щах, например, таракан. Уж как его, окаянного, занесло в кастрюлю со щами — ума не приложу!.. Ну, губернатор сейчас
капитана, ногами топать, кричать, а
капитан сейчас, значит, меня в три шеи… Выслужил, значит, пенсию в полном смысле: четыре недели в месяц жалованья сейчас
получаю. Вот и пришел в обитель грех свой замаливать…
Как только Свиньин
получил около трех часов ночи тревожную записку от
капитана Миллера, он тотчас же вскочил с постели, оделся по форме и, под влиянием страха и гнева, прибыл в караульню Зимнего дворца.
В самый день этого счастливого, по мнению Бейгуша, решения он совершенно неожиданно
получил небольшую записку от
капитана Чарыковского, который приглашал его на нынешний вечер, отложив все текущие дела и занятия, непременно явиться к назначенному часу, для весьма важных и экстренных совещаний, в Офицерскую улицу, в квартиру, занимаемую четырьмя слушателями академии генерального штаба, где обыкновенно собирался, под видом «литературных вечеров», польский «военный кружок Петербурга».
К концу вахты, после того как он вовремя убрал брамсели вследствие засвежевшего ветра, за что
получил одобрение
капитана, Ашанин уже несколько свыкся с новым своим положением и волновался менее. Когда в полночь его сменил начальник первой вахты и, взглянув на паруса, нашел, что они стоят превосходно, Володя был очень польщен и спустился в свою каюту, как бы нравственно возмужавший от сознания новых своих обязанностей.
Лейтенант Поленов, который должен был ехать на баркасе,
получив от
капитана соответствующие инструкции, приказал баркасным садиться на баркас. Один за одним торопливо спускались по веревочному трапу двадцать четыре гребца, прыгали в качающуюся у борта большую шлюпку и рассаживались по банкам. Было взято несколько одеял, пальто, спасательных кругов и буйков, бочонок пресной воды и три бутылки рома. Приказано было и ром и воду давать понемногу.
Капитаном он уже десять лет — диплом
получил, выдержав экзамен — и последние три года возит из Англии в Индию соль, а оттуда хлопок.
На другой день
капитан получил официальную бумагу, в которой просили прислать виновного к судье для разбирательства дела.
Соревнование и награды еще более увеличивают эту охоту, так как в воскресенье матросы, сделавшие за неделю хорошие успехи,
получают похвалу от
капитана, а лучшие, кроме того, по доллару и по книге для чтения.
Накануне ухода из С.-Франциско на «Коршуне» праздновали годовщину выхода из Кронштадта, и в этот день
капитан был приглашен обедать в кают-компанию. Перед самым обедом Володя
получил письмо от дяди-адмирала и приказ о производстве его в гардемарины. Он тотчас же оделся в новую форму и встречен был общими поздравлениями. За обедом
капитан предложил тост за нового гардемарина и просил старшего офицера назначить его начальником шестой вахты.
— И пусть господа моряки за экипажем прямо ко мне обращаются, а не через отель. Меня здесь все знают, и каждый мальчик-канак за монету в 5 центов с удовольствием сбегает за мной, только скажите ему два слова:
капитан Куттер, так как и от меня он
получит свои десять центов.
Теперь Володе оставалось только ждать приказа, и тогда он будет стоять офицерскую вахту, то есть исполнять обязанности вахтенного начальника под ответственностью
капитана, как исполняли уже другие гардемарины. Тогда он и
получит сразу целую кучу денег — во-первых, жалованье со времени производства его товарищей и, кроме того, экипировочные деньги. А деньги будут весьма кстати, так как золото, подаренное дядей-адмиралом, уже было совсем на исходе.
— Это доказывает только, что его величество знает поговорку: «По одежке протягивай ножки», — заметил, улыбаясь,
капитан, — и не грабит своих подданных, как грабят разные магараджи Индии, позволяющие себе безумную роскошь… Страна небогатая, и король
получает на свое содержание очень скромные суммы, назначенные парламентом…
Злорадствовал и Захар Петрович, пожилой невзрачный артиллерийский офицер, выслужившийся из кантонистов и решительно не понимавший службы без порки и без «чистки зубов»; уж он
получил серьезное предостережение от
капитана, что его спишут с корвета, если он будет бить матросов, и потому Захар Петрович не особенно был расположен к командиру.
«Пожалуй, с ним и так жить можно, — не переставала думать ingènue. — Содержание он
получает хорошее… Во всяком случае, с ним лучше жить, чем с каким-нибудь оборвышем
капитаном. Право, возьму и скажу ему, что я согласна! Зачем обижать его, бедного, отказом? Ему и так горько живется!»
То же самое услышал он в субботу, в одну, потом в другую… Целый месяц ходил он к
капитану, высиживал долгие часы в передней и вместо денег
получал приглашение убираться к чёрту и прийти в субботу. Но он не унывал, не роптал, а напротив… Он даже пополнел. Ему нравилось долгое ожидание в передней, «гони в шею» звучало в его ушах сладкой мелодией.
Таким образом, два с половиною года тянулись тяжкие для него испытания, и за это время он успел
получить чин
капитана и даже орден.
На днях она
получила известие, что императрица взялась устроить брак своей любимицы с
капитаном гвардии Олениным. Ей сказали об этом вскользь, так как и не подозревали, что она имеет какое-либо отношение к намеченному государыней для своей фрейлины жениху.
Гренадерская рота Преображенского полка
получила название «лейб-кампании»,
капитаном которой была сама императрица, капитан-поручик в этой роте равнялся полному генералу, поручик — генерал-лейтенантам, подпоручик — генерал-майорам, прапорщик — полковнику, сержант — подполковникам, капрал —
капитанам, унтер-офицеры, капралы и рядовые были пожалованы в потомственные дворяне; в гербы их внесена надпись «за ревность и верность», все они
получили деревни и некоторые с очень значительным числом душ.
Действительно, не прошло и часу, как
капитан получил отставку и приказание удалиться из армии.
Вот как
получу по чину
капитана от бомбардир и
капитана корабельного жалованья из воинской казны, то волен в них ко всякому употреблению, потому что я службою для государства, как и прочие офицеры, те деньги заслужил; а народные деньги оставляются для государственной пользы, и я обязан в них некогда отдать отчет Богу.
Гренадерская рота, как мы уже говорили,
получила название «лейб-кампании»,
капитаном которой была сама императрица: капитан-поручик этой роты равнялся полному генералу, два поручика — генерал-лейтенантам, два подпоручика — генерал-майорам, прапорщики — полковникам, сержанты — подполковникам, капралы —
капитанам.